Немецкие народные сказки - Страница 215

215

Но взлетев так высоко, она сложила крылья, спустилась вниз и крикнула пронзительным голосом:

– Король – я! Король – я!

– Это ты наш король? – гневно воскликнули птицы. – Ты хитростью и уловками взлетела так высоко.

И они выдвинули другое условие: тот будет королем, кто глубже всех заберется под землю.

Как захлопал тут гусь своими широкими крыльями, кинувшись на свое пастбище! Как быстро вырыл яму петух! А утка, та поступила хитрее всех, она прыгнула в яму, но вывихнула себе обе ноги и, переваливаясь с боку на бок, заковыляла к ближнему пруду, восклицая: «Какое несчастье! Какое несчастье!»

А безымянная птица-малышка выискала себе мышиную норку, забралась туда и тоненьким своим голоском закричала оттуда:

– А король-то ведь я! Король-то ведь я!

– Это ты наш король? – воскликнули птицы, еще пуще разгневавшись. – Ты думаешь, твои хитрости чего-нибудь стоят?

И они порешили держать ее в той норе взаперти и там заморить ее голодом. Поставили они в сторожа сову: пусть-де, если жизнь ей мила, плутовку не выпускает. Но вот наступил вечер, и птицы устали от напряженных полетов и улеглись с женами и детьми спать. Осталась у мышиной норы одна лишь сова, она пристально всматривалась в нее своими большими глазами. Но утомилась и она и подумала: «Один глаз можно, пожалуй, будет закрыть. Я могу сторожить и одним глазом, маленький злодей из этой норы никак не выберется». И она закрыла один глаз, а другим пристально глядела на мышиную нору. Высунула голову маленькая плутовка, хотела было ускользнуть, но сова тотчас подошла, и та спрятала голову назад. Тогда сова открыла опять один глаз, а другой закрыла, и решила так делать всю ночь напролет. Но, закрыв снова один глаз, она позабыла открыть другой, и как только оба глаза закрылись, она уснула. Маленькая плутовка это вскоре заметила и ускользнула из норы.

И с той поры сова не смеет больше показываться днем на свет, а не то нападают на нее сзади разные птицы и выдергивают у нее перья. Она вылетает только по ночам, она ненавидит и преследует мышей за то, что они делают такие хитрые норы. И маленькая птица тоже не очень любит показываться на свет, она боится, что ей несдобровать, если ее поймают. Она прыгает по плетням и заборам и, чувствуя себя в безопасности, иной раз прокричит: «А король-то ведь я!», и потому остальные птицы называют ее в насмешку: «Король на заборе».

Но никто так не радовался, как жаворонок, что не надо ему корольку подчиняться. Только покажется солнце, подымается жаворонок высоко-высоко в воздух и поет:

– Ах, как хорошо на свете! Как хорошо! Хорошо-то как! Хорошо!

172. Камбала-рыба

Рыбы давно уже были недовольны тем, что нет у них в царстве никакого порядку. Ни одна рыба не обращала вниманья на других рыб; все плавали кто куда – одна налево, другая направо, как вздумается; проплывали между другими рыбами, которым хотелось быть вместе, или загораживали дорогу; а те, кто посильней, били хвостом более слабых, чтоб те убирались подальше, или попросту их враз проглатывали.

– Как было бы хорошо, если был бы у нас король, который следил бы за порядком и справедливостью, – говорили они. И вот они собрались однажды, чтоб выбрать себе владыкой того, кто мог бы быстрей всех рассекать волны и помогать слабым.

Стали рыбы у берега в ряды, и подала щука хвостом знак, по которому они должны были все разом тронуться с места. Как стрела ринулась вперед щука, а с ней вместе сельдь, голец, окунь, карпы и все прочие рыбы. Камбала тоже плыла с ними вместе, надеясь достигнуть цели.

Вдруг послышался крик:

– Сельдь впереди всех! Сельдь впереди всех!

– Кто впереди?! – закричала, скривившись от злости, плоская, завистливая камбала, сильно отставшая от остальных. – Кто впереди?

– Сельдь, сельдь! – был ответ.

– Голая сельдь, – крикнула завистница, – голая сельдь!

И с той поры стала камбала в наказанье криворотой.

173. Выпь и удод

– Где вам приятней всего пасти свое стадо? – спросил кто-то раз у старого пастуха.

– Там, сударь, где трава не слишком сочная и не слишком сухая; лучшего пастбища не найти.

– А почему это так? – спросил человек.

– А вы слышите там, на лугу, глухой зов? – ответил пастух. – Это выпь, что была когда-то пастухом; и удод был пастухом тоже. Расскажу я вам об этом сказку.

Пасла выпь свои стада на зеленых, сочных лугах, где цветов было в изобилии, и оттого были у нее коровы здоровые и крепкие. А удод гонял свой скот на высокие голые горы, где один лишь ветер гоняет песок, и были у него коровы оттого тощие и никак не могли поправиться. Когда наступал вечер и пастухи гнали стада домой, выпь не могла собрать своих коров, они были непослушные и от нее убегали. И она кричала: «В путь пойдем! В путь пойдем!», но это не помогало, коровы не слушались ее клича. А удод, тот не мог поднять свой скот на ноги, так как сделался он у него тощий и бессильный. «Подь, подь, подь!» – кричал он, но это не помогало, коровы продолжали лежать на песке. Так вот оно и случается, если в чем не бывает меры. Еще и теперь, когда они уже стада не пасут, выпь все кричит: «В путь пойдем!», а удод: «Подь, подь, подь!»

174. Сова

Лет этак двести тому назад, когда люди не были еще такими умными и хитрыми, как в нынешние времена, приключилась в одном маленьком городке необычайная история. Залетела невзначай из соседнего леса в амбар к одному из горожан ночью большая сова, одна их тех, которых называют пугачем, и она, боясь других птиц, которые при виде ее подымают отчаянный крик, не решилась на рассвете выбраться из своего укромного уголка.

215